Весь мир наслышан о власти русских женщин; именно поэтому им отказывают в визах. Женщины всех национальностей ненавидят их, потому что красота несправедлива, а против несправедливости следует бороться. Русские девушки — это враги.

Фредерик Бегбедер «Идеаль»

Счастье эгоистично.

Но такова жизнь: если вам кажется, что вы — против всего мира, скорее всего, вы идете против самого себя и только.

И когда ты утешишься (в конце концов, всегда утешаешься), ты будешь рад, что знал меня когда-то. Ты всегда будешь мне другом. Тебе захочется посмеяться со мною. Иной раз ты вот так распахнёшь окно, и тебе будет приятно… И твои друзья станут удивляться, что ты смеёшься, глядя на небо. А ты им скажешь: «Да, да, я всегда смеюсь, глядя на звёзды!» И они подумают, что ты сошёл с ума. Вот какую злую шутку я с тобой сыграю…

Когда царская власть, сперва служившая сбережению свободы и возвышению государства, обратилась в грубый произвол, строй был изменен — римляне учредили ежегодную смену власти и двоих властителей. При таких условиях, полагали они, всего труднее человеческому духу проникнуться высокомерием.

Полюбить всегда было трудной задачей,
если не получилось с первого взгляда.

… В будни свет все-таки не бывает таким, как в воскресенье, и едва ли не самый существенный пенсионный минус состоит в утрате воскресных красок, не рассчитанных на то, чтобы ими пользовались постоянно.

Все-таки удивительно, сколько дети тебе всего открывают. Мне часто кажется, что они учат меня куда больше, чем я их.

Старую собаку не выучишь новым фокусам.

Цитата из книги «Как жить с французом?»:

«Когда, пройдя триста метров по улице, вы встречаете босоногого буддистского монаха, длиннобородого старика в белоснежных одеждах, женщину, у которой из носа торчит трубка, а к поясу пристегнут аппарат искусственного дыхания, девушку в сари, девушку в пижаме и группу негритянок в ярких, пышных платьях и чалмах, вы чувствуете себя в своей тарелке?
Я чувствовала себя посетителем музея естествознания.»

Дети не должны быть жестокими, дети не должны ненавидеть, иначе, став взрослыми, они не смогут любить. Жажда мести иссушает душу, выжигает ее дотла, и уже никогда ни один росток не пробьется сквозь толстый слой пепла.

Когда мы возвращались, Ксанф велел, чтобы каждый раб нес на себе поклажу. Все стремились захватить тюк поменьше — с тканями, с посудой, со статуэтками. Я же выбрал самый большой: огромную корзину с хлебом. Тогда все смеялись надо мной, даже эфиоп. Но в первый же день люди вынуждены были есть хлеб, то же и во второй день… и в третий. Прошло немного времени и я нес пустую корзину, а остальные стонали под тяжестью своих тюков.

Ворон, парящий в рубиновом храме,
Слышит песнь мёртвых он между мирами,
Не знает, что силою он наделён,
Но вот пробил час, завершён круг времён.
Лев с диамантовым гордым оскалом,
Под действием чар сила светлая пала.
Солнце умрёт, лишь тогда всё сменится,
Ворона смертью круг завершится.

Никогда Лера Немчинова не будет принадлежать к большинству. Потому что большинство — это народ, а народ — это быдло, в этом Лера была убеждена твердо, даже не подозревая, насколько безнравственна такая мысль.

— Мы гроб закажем, поминки справим. Тебя найдем и закопаем… — напела Аня, раскачиваясь на кровати как маятник в тесной домовине напольных часов.
Да, я уже ни раз слышала эту песенку. Соседская ребятня часто завывала ее под моими окнами, аккомпанируя себе хлопками и притоптыванием. Но от того, как напевала ее новенькая, волосы начинали невольно шевелиться.
© Матвей Лебедев, «Чертов интернат»

У русских свои представления о правильной жизни.

Длится пожизненная необъяснимая мука большой любви к женщине, которую не уважаешь, презираешь, должен ненавидеть, а лучше всего — позабыть, да только чувствам своим мы не хозяева и живут они нас не спрашиваясь, как покинувшие нас любимые.

— Считать родинки и рассчитывать на счастье, как это по-женски
— Считать себя умнее других и рассчитывать на близость,
как это по-мужски

— Ну что еще? Мне кажется я вернул тебе все.
— Ты забыл самое главное. Верни мне меня!

Острая влюбленность мало-помалу переходила в спокойное глубокое чувство, печальное в своей безысходности и прекрасно-хрупкое в своей нереализованности.